Роберт Говард - За Черной рекой [= По ту сторону Черной реки]

Через пару минут все были в пути. Конан шел медленней, держась позади на расстоянии голоса, и проклинал шум, производимый спутниками. Пикты и киммерийцы умели ходить по лесу, делая не больше шума, чем ветерок между деревьями.

Пройдя небольшую поляну, варвар обернулся. Первобытный инстинкт подсказал ему, что сзади кто-то есть. Неподвижно стоя в зарослях, он слышал удаляющиеся голоса поселенцев.

— Конан, подожди! — донеслось сзади.

— Бальфус? — удивился гигант. — Я здесь!

— Подожди меня, друг! — интонации стали более выразительными. Хмурый Конан вышел из тени.

— Во имя Крома, какого дьявола ты появился тут?!

Вдруг киммериец почувствовал дрожь, пробежавшую по спине. Отнюдь не Бальфус выходил из чащи по другую сторону поляны. Странное сияние пробивалось меж стволами; дьявольский зеленый магический огонь, идущий умышленно и сознательно.

Остановившись в нескольких футах от всматривающегося Конана, блестящие контуры призрака затуманились. Мерцающее пламя имело материальный скелет, зелень огня была его одеждой, маскировавшей ожившее и враждебное существо, но ни силуэта, ни лица Конан так и не смог распознать. А потом удивленный воин услышал голос — голос, обращающийся к нему и идущий из глубины зеленой колонны.

— Что ж ты стоишь, как баран перед резником, Конан?!

— Баран?! — гнев подавил в варваре изумление. — Уж не думаешь ли ты, что я испугаюсь проклятого пиктского демона болот?! Меня звал мой друг.

— Я звал тебя его голосом, — ответил демон. — Мужи, за которыми ты шел, принадлежат моему брату, их кровь оближет острие его ножа. Но ты мой! Жалкий глупец, ты пришел с далеких гор Киммерии, чтобы найти свою смерть в пущах Конайохары!

— У тебя и раньше появлялась возможность добраться до меня, — фыркнул Конан. — Почему ты не убил меня тогда — если мог?!

— В то время брат мой еще не вычернил череп за тебя, не бросил его в вечный огонь на алтаре Гуллаха. Не шепнул имени твоего черным духам, приходящим на вершины Земли Мрака. Но нетопырь пролетел над Мертвыми горами и начертал твой узор на шкуре белого тигра, висящей перед большим домом четырех спящих братьев Ночи. Большие змеи вьются у их ног, и звезды светляками горят в их волосах.

— Почему же боги мрака решили предназначить мне смерть? — спросил Конан.

Нечто неопределимое — ладонь, стопа или коготь — вынырнуло из огня и начертило на земле символ. Он блеснул, нарисованный пламенем, и исчез, но не прежде, чем варвар узнал его.

— Ты осмелился вспомнить знак, который могут чертить лишь жрецы Юхиббола Сага. Гром раскатился над Мертвыми горами, и храм Гуллаха разрушил вихрь из Залива Духов. Нур, посланец братьев Ночи, прилетел и шепнул мне твое имя. Ты уже мертв. Твой череп повиснет в храме моего брата.

— А кто же твой брат, во имя сотен дьяволов? — заорал Конан, крепче сжимая обнаженный меч и осторожно вынимая из-за пояса топор.

— Зогар Саг, дитя Юхиббола Сага, который до сих пор навещает его священную рощу. Женщина из Гвавелы спала некогда в священной роще и зачала Зогара. Да и я дитя Юхиббола, но зачатое с огненным существом дальней страны. Зогар Саг вызвал меня из Обители Туманов своими заклинаниями и собственной кровью придал мне телесный облик вашего мира. Мы соединены невидимыми узами. Его мысли — мои мысли, удар, направленный в него, ранит меня, он кровоточит, когда я ранен. Но я и так сказал уже слишком много. Вскоре дух твой будет говорить с духами Земель Мрака, и они расскажут новичку о древних богах, никогда не исчезавших. Боги спят в безднах и изредка просыпаются.

— Интересно, как ты выглядишь, — проворчал Конан, вынимая топор. — Ты, оставляющий след птицы, горящий огнем и говорящий человеческим голосом.

— Увидишь, — отозвался огонь, — узнаешь и знание свое возьмешь во мрак.

Пламя взметнулось и стало гаснуть и исчезать. В нем возникло демоническое лицо, и Конану показалось, что перед ним стоит сам Зогар Саг в зеленом огне. Те же раскосые глаза, остроконечные уши, тонкие губы; но глаза пылали раскаленными углями, а лицо поднялось выше немалого роста киммерийца. Потом он увидел узкий торс, покрытый змеиной чешуей, но с человеческими очертаниями. Руки тоже выглядели людскими, а ходулеобразные ноги заканчивались плоскими трехпалыми лапами, подобными лапам огромной птицы; вдоль всего тела пробегали голубые мерцающие огоньки.

Внезапно демон навис над Конаном, хотя варвар и не успел заметить движения. Длинная рука, вооруженная кривыми серповидными когтями, взлетела и стала падать на его шею. С диким криком Конан отскочил в сторону, одновременно бросая топор. Демон избежал удара, молниеносно отведя голову, и вновь двинулся вперед. Но когда он убивал свои жертвы, на его стороне был страх.

В душе Конана страху не нашлось места. Он твердо верил, что любое материальное существо может быть рассечено материальным оружием, при самом отвратительном внешнем виде.

Удар когтистой лапы сбил шлем с его головы. Чуть ниже — и варвар остался бы не только без шлема, но и без головы. Но киммерийца охватило чувство жестокой радости, когда меч его глубоко погрузился в подмышечную впадину чудовища. Конан уклонился от следующего взмаха, вырывая оружие из раны. Когти перепахали его грудь, разрывая кольчугу, как гнилую тряпку; но следующая атака варвара была подобна прыжку голодного волка. Он очутился между отчаянно размахивавшими руками и могучим ударом всадил меч в живот врага. Конана окружало холодное, как лед, пламя, когти рвали кольчугу на спине; а потом Конан вырвался из слабеющих объятий; и еще раз рассек воздух страшный меч.

Демон повалился на бок, голова его едва держалась на узенькой полоске кожи. Окутывающие тело огни внезапно выстрелили вверх, они стали красными, как фонтан крови. Смрад горящего тела наполнил ноздри Конана.

Стерев с лица кровь и пот, варвар повернулся и неуверенным шагом устремился в пущу. Где-то далеко, на юге, пылало зарево, вероятно, горел чей-то дом. За ним нарастал дикий вой.

Конан ускорил бег.

Война бушевала над Рекой Молнии; жестокие бои шли под стенами Велитриума; топор и пламя гуляли по берегу, и не одно жилище поселенцев обратилось в пепелище, прежде чем раскрашенная орда отступила.

После бури наступила особенная тишина. Люди собирались и говорили, понизив голос, а суровые мужчины с окровавленными повязками пили пиво в прибрежных тавернах.

В одной из них к Конану Киммерийцу, угрюмо отхлебывавшему из большого кубка, подошел худой следопыт с обвязанной головой и рукой на перевязи. Он единственный из гарнизона форта Тускелан остался в живых.